Произошедшее принято объяснять, прибегая к фигурам роста и укрепления. Среди прочего, укрепления государственного национализма, который будто бы нуждается в таких академических маргиналах. В последние несколько лет они в самом деле укрепили свои позиции и надеются на полную легализацию. А «теории» и «сценарии», которые они предлагают, и вправду явственно ассоциируются с моделями жесткого порядка: утверждение иерархии рас или социальных групп, объявление нации высшей реальностью, дифференциация «витальной силы» этносов, призывы к контролю над этносами-«предателями» и т.д. Однако невротизированная сила и жесткость, на которых основаны эти кустарные теории, исходно лишены академической легитимности и административного интереса. Источником легализации, их и их авторов, становится не сила, а слабость. Техническая слабость интеллектуальной самоцензуры, в университете и исследовательском секторе, приводящая к сбою в двух ключевых пунктах: присвоении научных степеней и аттестации на должность.
Экономическая дерегуляция начала 1990-х устранила из систем обмена официальный арбитраж, «отпустив» цены, открыв силовую приватизацию и демонтировав институты социальной поддержки. Дерегуляции академической жизни, начавшейся в то же время, сопутствовала окончательная утрата карьерной власти учеными советами, наряду с постепенным превращением дирекции заведений в единственного и полновластного работодателя. Монополизация власти исполнительными органами в постсоветской политике, высшим менеджментом в экономике и дирекцией заведений в Академии ослабило или вовсе разрушило механизмы профессионального самоконтроля, которые прежде поддерживались идеологическими институтами советского государства-опекуна. А постсоветские эксперименты в режиме «anything goes» увели далеко в сторону от смелого научного либертарианства 1960-70-х. Стремительно сместившись в наименее престижный сектор экономики, университеты и научные институты столь же быстро превратились в источник социального рессентимента (с его национальными мотивами и ностальгической привязанностью к былой славе) и, что не менее важно, типа речи, который утратил социальную ценность. Перестали работать критерии содержательной оценки, сделав коллегами столь же нелегитимных социально, сколь внутренне равных «фриков»: от получателей грантовой поддержки и владельцев собственных предприятий до религиозных аскетов и авторов научных сборников тиражом 150 экземпляров. В результате интеллектуальной дерегуляции планка интеллектуального самоконтроля в вузах и исследовательских институтах ощутимо снизилась: для защиты кандидатской и докторской диссертации нередко стало пригодно самое неожиданное сочетание выжимок и выдумок. Сегодня среди прочих «самородков» эту низкую планку берут и расистски настроенные авторы, чьи мысли и тексты с академической точки зрения — всего лишь часть пестрого дилетантского пейзажа. Обзаводясь формальными признаками академической легитимности, они участвуют в обучении студентов, выпуске печатных работ, подготовке конференций и руководстве диссертациями.
Вместе с тем, расистские и, в целом, ультраправые взгляды редко получают последовательную доктринальную форму в стенах Академии. Чаще носители этих взглядов предлагают смесь из самых разнородных смысловых элементов. Ряд деятелей дает имена своим ультраправым предпочтениям: «евразийство», «традиционализм», «этнопедагогика», «православная социология», «витализм», «национальный вопрос». Они были бы счастливы превратить свои изобретения в самостоятельные «научные» направления. Однако правила игры с учетом возобновленных образовательных стандартов, государственной аккредитации вузов и требований интеллектуальной респектабельности сегодня располагают к мимикрии: расистские взгляды в образовательной сфере могут воспроизводиться прежде всего в паразитической форме. То есть за счет их введения в утвержденные разделы образовательного цикла, в общие и дополнительные курсы по той или иной признанной исторической, демографической, социологической или управленческой теме. В учебные курсы и публикации расистские высказывания включаются с формальными признаками научности или нейтральности. Речь может идти об «истории мировой цивилизации», «социальной структуре», «процессах управления», «общественной динамике» и т.п. Помимо прочего, понятия и тезисы, выдернутые из контекста научной классики, нередко перекодируются в пользу разнородных «постклассических подходов» собственного изобретения. Двойная, политическая и академическая, система кодирования служит главным условием безопасности и формальной допустимости таких убеждений в стенах образовательных и исследовательских институтов.
Наименее действенный способ противостоять такому ходу событий — моральный торг с ультраправыми обладателями научных степеней и ставок. Нельзя расколдовать используемый ими двойной код, прежде не поставив под сомнение их ученую легитимность. Практически это означает не только публикацию разоблачительных материалов, но и создание новых инстанций интеллектуального самоконтроля — таких инструментов производства репутаций, которые заставили бы участников академического мира открыто признать ультраправый смысловой спектр академически нелегитимным. Конечно, речь не идет о воссоздании органов государственной опеки. Речь идет о профессиональной ассоциации или политическом объединении внутри самой Академии, которая принудила бы кухонных мыслителей вернуться на кухни. Эксперименты по регуляции нужно начать, взявшись за распространителей расистской чувствительности.
Александр Бикбов – социолог-исследователь, переводчик, издатель; живет и работает в Москве.
[1] Соловей Валерий Дмитриевич, заведующий кафедрой в МГИМО, эксперт Горбачев-Фонда, Соловей Татьяна Дмитриевна, доцент исторического факультета МГУ.
[2] Филиппов Василий Никифорович, профессор кафедры философии Барнаульского государственного педагогического университета.
[3] Григорьев Святослав Иванович, член-корреспондент Российской Академии образования, профессор кафедры социологии, политологии и культурологии Горно-Алтайского государственного университета.