Когда сеяли эту траву – вчера? Сегодня?
Глядишь – уже взошла..
Интересно – взойдет у меня просо?
Я где-то здесь, под окном, его высыпал..
Как низко склонилась вишня..
За ней – целая роща молодых ясеней,
Дальше – высокие бересты,
А уж за ними стена..
Пойду куплю что-нибудь на обед –
Может, какую рыбу или сырое яйцо..
Когда выходил из Лавры,
Мастера кончали штукатурить стену..
И крышу над ней обивали гонтом,
Он светился на солнце
Даже яснее обновленных куполов
Церкви Всех Святых.. свеченье мягче..
Так светится разве что ячменная солома..
Сбоку девушка белит.
Одна.. видать, ученица..
Или согрешила в чем..
Выцветшая майка в темных влажных пятнах,
висит на худых плечах..
Левой рукой откидывает с глаз волосы..
И кажется, плечи вздрагивают..
А правая, заляпанная, известкой,
Никак не дотянется до стены..
Подойди.. может, как-то подсобишь
Мало осталось.. я что против?..
Вот стал бы тут и белил, белил
До самой смерти,
Давали бы лишь какую-нибудь похлебку..
Здесь и жил бы под берестами..
Для них ведь эту стену белят...
Для кого еще?.. На ее фоне
Деревья и глубже, и выше..
Перешел улицу..
Там толпа.. свежие персики..
Встал за молодой женщиной..
У нее плетеная корзинка на руке,
На дне кое-что из одежды..
Ветер вздувает вокруг шеи платок..
Бледная какая..
Касались ее чьи-то губы?
Ты, видно, долго шла до Лавры..
Но и тебя соблазнили
Свежие персики.. ты их не боишься?..
Она как-то беспокойно повела шеей,
И за ней вдруг забелела стена..
Нет.. стоять не буду.. они еще зеленые..
Я заглянул вовнутрь..
Селедка совсем ржавая..
Соль выступила на ребрах,
Мясо от костей отстает..
Порой хочется чего-то такого..
С самого дна.. нет, один рассол..
Обратно по Лаврскому переулку..
Там, под акациями, глинистая тропка
Со следами дождевых червей..
Постоял.. старый белый голубь
Напьется пусть из лужи..
Он пил и пил, как корова.. не отрываясь..
После зашел по грудь и искупался..
Взлетел – и на церковь Спаса,
На самую верхотуру..
Зайти, может?..
За чугунными воротами яблоки белый налив..
Еще висят..
Вдоль мощенной кирпичом дорожки
Цветут бледно-фиолетовые, желтые
Дикие петушки..
Недавно я был внутри..
Рыбаки там вытаскивают сети из челна,
У них лица, и челн, и все небо
Часто иссечены топором,
Будто застиг их черный дождь..
Черный и железный.. но светятся еще
Большие растерянные глаза..
А облако, словно другая сеть, побольше,
Опутало рыбаков вместе с их небом..
Страшно это.. иссеченные топором,
Истекающие кровью, ослепленные,
Они закидывают снова и снова в бурные волны
Разодранный невод.. и надеются..
Чего ради я заходил туда..
У мастеров обед –
Они, видно, на землю и не спускались,
Сидели себе на деревянной галерее
И закусывали.. а которые не пили,
Слегка поодаль
Лежали на досках и резались в карты..
Той девушки между ними не увидел..
Низ стены недобелен немного...
Может, придет.. а может, и нет..
Кто же будет заканчивать ?..
Хоть бы и ты..
У меня своя кара..
Сгорбленный от жары, голодный
Брел к Экономическому корпусу..
Долгим низким коридором наощупь..
Под стеной железные сейфы, не упасть бы..
Лавра с каждым днем сильней
Смахивает на бункер.. идешь,
И эхо как в тюрьме..
Дополз до своей кельи
И рухнул на стул..
Ладно, пообедаем и мы..
Вынул из сумки взятое из дому:
Хлеб, подсолнечное масло..
Ножом вспорол банку консервов
И выставил на стол..
Цветная наклейка на золоченой банке:
В красном винном соусе
Клубком свернулась стайка верхоплавок..
Теперь Ивана можно звать..
Да вот он идет..
Походку узнавали издали,
Иван сильно припадал на искалеченную ногу,
И сейфы тряслись, пока он обходил
Темные ниши..
Последний ключник Лавры..
Молча сели, подумали оба,
Что могли бы скрасить
Этот черствый хлеб чем-то получше..
Когда в молчании поднял голову,
Вылизывая томат из ложки,
Вдруг почувствовал, что из-за его спины
кто-то через окно нас рассматривает..
Какая-то темная гора за стеклом..
И увидал в профиль клюв..
Обед мы тогда прервали,
Снова набросили черные халаты
И выбежали во двор.. там слепило солнце,
Тысячи голых людей со всего мира,
Наше окно
И белая раскаленная стена,
А на узком жестяном подоконнике
Горбился ворон..
Грудью уперся, прямо вдавился в стекло..
Словно уже обрушилось небо..
Верно, не мог больше,
Потому что сдался без канители,
Я крепко сжал твердый
Острый, как топор, киль и клок пересохших перьев..
Ну что лесной бродяга –
Кто на кого умышлял – ты или я?
Кто умыслил выдрать у меня ключицу, еще теплую,
Черным бородатым клювом,
Чтоб припрятать ее на обед,
А как солнце зайдет –
Вытолкнуть из гнезда под дождь и ветер?..
Мы занесли его вовнутрь
И положили на пол – он вытянулся и замер..
Плоти у него не было,
Лишь запах старых истертых перьев..
Я наклонился и растворил клюв..
Чтоб сподручней, стал на колено,
Увидел воспаленное горло,
чуть слюны по краям,
И язык весь в несвежей пене..
Так почти невидимая слизь
Оседает ранней весной на землю,
Где всочился снег,
Пористый и блеклый..
Пересохшее горло..
Его бы лишь свежая кровь увлажнила..
Однако он ожил к вечеру,
И ночью Иван его выпустил..
Помню как сегодня тот день..
Наутро у Ивана умерла жена..
Через неделю, наверное,
Мы поехали в Пущу,
В сосновом бору он повел тропинками,
Где она любила гулять..
В выемках полно было малины..
Мы присели на поваленной сосне..
Встали и пошли дальше,
Опираясь на палки,
Всё глубже в малинники, каждый в одиночку..
Сосны становились ветвистей..
Травы выше и выше..
Донесся чей-то пронзительный крик
И будто бы плеск..
За малинником как-то внезапно
Забелел песок, дальше озеро,
Темное и настоянное..
Я вдруг увидел,
Как много прячется здесь людей!..
Мокрые, мерцающие тела
Поблескивают, дрожат, готовы
Сигануть в бездонную воду
По первому тревожному посвисту..
И рвануться снова в тень,
по одному в ней затеряться..
Но как же разомлела кожа на дарованном солнце..
Совокупные кости расправились и пекутся
За сомкнутыми стенами этой Пущи..
Посреди озера покачивалась лодка,
Одна-единственная, черная против солнца,
Как не всматривался, не видно
В ней рыбака..
Может, задремал на дне..
Я поискал глазами Ивана..
Он исчез, но дальше, впереди
Промеж сосен я его вроде различил..
Толстенный сук своей тенью
Разрубил Ивана пополам..
Он по-прежнему ловил пальцами малину,
Выныривал, разводя кусты,
И, скрывшись, снова плыл,
Вымахивал на солнце..
Мне показалось, он ощупью сейчас отыскал
Ту незримую тропу,
За ней оборвавшуюся здесь где-то,
Где-то недалеко..
Далеко она еще не отошла..
Но он вдруг повернулся..
Попросил безмерно расширенными зрачками:
Может, давай вернемся?
Возвращались той же дорогой,
И на той же поваленной сосне
Присели снова..
Чудно.. никого тут не было..
И никто за нами не шел..
Мы будто и не побывали там..
Разве мы были? – спросил его взглядом..
Он поднял глаза,
И я понял..
Нет, ничего я не видел..
Я купался во сне и не знаю
О том последнем прибежище,
Надежно окруженном лесом..
Не то он снова прилетит..
Но когда он явился в окне,
Вроде и не страшно было..
Только прижав к груди
Тощее едва теплое тело,
Я сощурился от слепящей глуби
Бездонного неба над собой,
Над еще не просохшей стеной Лавры,
Окропленной вином тех мастеров..
Нет.. не было страха..
Была даже гордость:
У меня на груди отдыхает
Эта мудрая безжалостная птица,
Долетевшая по-над лесами Пущи
До самой Лавры
Откуда-то оттуда, где вновь на воле
Гуляют библейские звери,
Ночуют под звездами, спариваются
И минуют колодцы,
Нежданно покинутые людьми.
В своем эссе о поэзии Девида Герберта Лоуренса и Эзры Паунда Олег Лышега написал: “Кто из нас не любит на какой-то миг опьянеть от духа земли, этого самого крепкого, самого реального алкоголя”. Переводчик, скульптор, эссеист, драматург но прежде всего поэт – Лишега в своих текстах вступает в диалог с явлениями природы и творениями человеских рук. В ткань его стихотворений входят на равных глина, камень, деревья, рыбы, звери, птицы и звезды; человек там присутствует на тех же, что и они, основаниях. Именно ими, их тихим существованием, их языком поэт говорит о мире, о бытии и смерти.
М.Б.