ГоловнаСтаттіТекстиПерекладНовини
ТемаАкціїМистецтвоЛінкиГазетаРедакція
Чорнобиль. Вишні - ПРОSTORY - український літературний журнал Чорнобиль. Вишні Тихое свидетельство - ПРОSTORY - український літературний журнал Тихое свидетельство О выставке Леси Хоменко «Очевидец» - ПРОSTORY - український літературний журнал О выставке Леси Хоменко «Очевидец»
Друкувати

«Я просто хотел быть учтивым…»: о Роберте Вальзере и его почитателях

Однажды, не совсем всерьез, мне захотелось опровергнуть мнение немецкой переводчицы, которая сказала, что русский язык выгодно отличается от немецкого необычайным богатством уменьшительных форм, передающих тонкие оттенки смысла. Я наугад раскрыла томик прозы Вальзера и выписала оттуда множество таких форм, разнообразных и употребляемых в самых неожиданных контекстах. Но моя подруга справедливо ответила: «Это не немецкий язык, это язык Роберта Вальзера. Так никто, кроме него, не говорит и не пишет». Потом, в разговоре, выяснилось, что дело даже не столько в разных языковых возможностях, сколько в том, что немцам уменьшительные формы представляются приторно-сладкими, «сюсюкающими». Приторными представлялись бы и вальзеровские тексты, если бы не чувствовалось в них неподдельного удивления, иронии и самоиронии, легкого налета сказочности (скорее именно фольклорной сказочности, а не, как думает Уильям Гасс, китча) и, самое главное, игры.      
     
Игра присутствует почти во всех вальзеровских текстах, потому что реальный мир так или иначе соприкасается в них с внутренним миром человека, с его, человека, «мысленными играми», – исход же такого соприкосновения непредсказуем. Иногда кажется, что своими играми персонажи Вальзера стараются украсить мир, как украшают дом, сделать его более пригодным для обитания. Украсить они стараются и самих себя, свои отношения – играя, например, в рыцаря (или пажа) и благородную даму. Иногда, в текстах Вальзера, человеческие игры в самом деле – для кого-то – меняют мир, иногда (как в рассказах «Благородный и утонченная», «Парсифаль пишет своей подруге» и других) обнаруживается их лживость. В удивительном раннем рассказе «Симон» (удивительном, среди прочего, и потому, что через три года Вальзер перескажет эту историю еще раз, сделав Симона главным героем автобиографического романа «Семья Таннер», своим alter ego, а «Даму», Клару Агапайа, – важным персонажем той же книги) по поводу игр говорится:      
     
День за днем играли они теперь в госпожу и пажа, и были счастливы. Для Симона все это было всерьез. Он думал, что нашел теперь свое настоящее призвание, и был совершенно прав. А всерьез ли милостивая госпожа расточала свои милости, об этом он не думал ни мгновения, и в этом тоже был совершенно прав.      
     
Постепенно становится очевидным, что место «благородной дамы», возлюбленной, в играх Вальзера и в его душе занимает не реальная женщина, но сама поэзия («Любящий и незнакомка», «Не от мира сего»).      
     
Вальзеровские игры часто не то чтобы напрямую предвосхищают некоторые эксперименты новейшей литературы, но оказываются созвучными им. Так, гротескное изображение местного патриотизма в рассказе «Праздники цветов» напоминает «Геометрический сельский роман» (1969) австрийца Герта Йонке – прежде всего потому, что Йонке тоже откровенно играет со стереотипами мышления и языка. Маниакальное кружение мысли в «Нервном» и некоторых других миниатюрах, принцип намеренного заострения детали («Жилище поэта») – это уже почти Томас Бернхард, и неслучайно, что роман Юрга Амана «Помешательство, или Молчание Роберта Вальзера» самой своей стилистикой выявляет, делает очевидным сходство вальзеровской и бернхардовской прозы. Поздние рассказы, построенные как череда разнородных впечатлений, – «Сахорочек», «Прогулка в ладье», – заставляют вспомнить принцип построения повествования у Арно Шмидта (например, в повести «Черные зеркала»): вообще поэтика фрагментарности характерна для литературы модерна, заимствовавшей эту технику у француских романтиков (Бодлера, например).      
     
Странно, но чем больше Вальзер «заигрывается», тем больше ему веришь (не потому ли, что, отказываясь от сюжета, он делает зримыми правила и пределы игры?). Аман, как видно из публикуемого фрагмента его романа, полагал, что Вальзер всю жизнь хотел написать одну главную для него книгу. Сам Вальзер однажды высказался по этому поводу так: «Тот роман, который я продолжаю и продолжаю писать, всегда остается одним и тем же, и его можно охарактеризовать как «многообразно разрезанную или разодранную на кусочки Я-книгу (Ich-Buch)» («Что-то вроде рассказа»). Персонаж этой книги, рассказчик, выступает под разными масками, но ведь маски не главное – подобно Дону Перлимплину из пьесы Гарсиа Лорки («Любовь Дона Перлимплина», 1938), даже старик у Вальзера (в тексте «Выстрел. Пантомима») может еще в последней, отчаянной игре сбросить маску своего безобразия и предстать перед кем-то «красивым, в позе победителя».      
     
Вальзер, как человек, остается узнаваемым, ни на кого не похожим в своих играх и под разными масками. Что-то в нем есть, конечно, от Идиота Достоевского – доброжелательное и деликатное, в принципе, отношение к миру, детская готовность удивляться. Тем более поражают редкие всплески его ярости или обиды: «И как я готов был тогда голову отрубить нашему с иголочки одетому, надушенному изуверу» («Дневник ученика»), «Вскоре после этого мне дали кусочек сахара. Издатели поступают мудро, приманивая авторов, которые что-то представляют собой не только в литературе, но и в жизни. […] Тот сахарочек я подбросил высоко в воздух. И, когда он исчез, почувствовал облегчение» («Сахарочек»).      
     
С течением времени игры Вальзера, разумеется, становились все более похожими на образ жизни, а его описания этих игр – на дневник. Началось это, пожалуй, после возвращения из Берлина, в так называемый «второй бильский период». Он сам, позже, так прямо и написал об этом – в психиатрической клинике Вальдау, не в рассказе, а в составленной по требованию больничного начальства краткой автобиографической справке:      
     
В Берлине я оставался так долго, пока не пришел к выводу, что, может быть, для меня было бы лучше вернуться в Швейцарию, то есть в Биль, где я потом приобрел приятный опыт пеших прогулок, каждый раз составляя возможно более поэтичный отчет о такого рода образе жизни…      
     
На запись в дневнике, на отчет о прогулке похож набросок стихотворения 1912 года: Вальзер пытается написать очередной прозаический фрагмент, вдруг переходит на стихи, потом опять на прозу, потом всё бросает… В его письме Фриде Мермет из клиники Вальдау (23 декабря 1929 г.) можно найти подтверждение такого впечатления: «Среди прочего я писал своего рода дневник в форме отдельных, совершенно не зависимых друг от друга стихотворений».      
     
Переехав из Биля в Берн, Вальзер начинает записывать приходящие ему в голову мысли на крошечных кусочках бумаги, микроскопическим почерком. Эти «микрограммы», как их теперь принято называть, действительно напоминают дневник. Вместе с тем, читая его последние тексты, все яснее сознаешь, что за фрагментами скрывается целостная картина мира. Да даже и в любой отдельной миниатюре, какой бы неожиданной ни была последовательность «эпизодов», между ними прослеживается не только ассоциативная, но и более глубокая, обусловленная характером пишущего, связь. Вальзер любит повседневные, неброские вещи, «детей и маленькие дома» (еще в 1900 году, в стихотворении «Час», он писал: «Я неизменно остаюсь бедняцким домом, / наполненным весельем и бедой», Und ich bin stets das arme Haus / Gefüllt mit Jubel und mit Plag). Он и сам старается быть услужливым, учтивым, скромным – «…скромные ошеломляют меня. За скромностью угадывается сила», сказано в «Ребенке». Такие тексты, как «Больная», «Прогулка в ладье» кажутся краткими резюме писавшейся всю жизнь книги. Человеческая жизнь, как целое, уподобляется во втором из них прогулке, а мысли человека (значит, и то, что он пишет?) – дыханию. Странно читать это место, о мыслях и дыхании, странно слышать такое от никогда не перестававшего играть Вальзера:      
     
Дерево, все более утончаясь, незаметно переходит в листья, которые представляют собой что-то вроде его, дерева, дыхания или мыслей, как это происходит и с людьми.      
     
Странно, но что-то очень похожее – о поэзии как дыхании – писал самый трагичный немецкоязычный поэт XX века, Пауль Целан.      
Или игра – это серьезное занятие, одно из самых серьезных, каким может посвятить себя человек?      
Впрочем, в поздних текстах Вальзера встречаются и такие признания:      
     
…Некая болезнь завладела им, болезнь, которой он не мог противостоять, которой, предавшись воспоминаниям, позволил себя увести.      
(«Драгоценный», рукопись из наследия, 1932/33);      
     
…Что в этом по натуре своей серьезном человеке разыгрывалось нечто вроде тайной трагедии, никто, казалось, замечать не хотел, а потому ни один человек и не обращал внимания на то, что, если можно так выразиться, было – во всех смыслах причудливым, или элегантным, – разрушением души.      
(«Современник», рукопись из наследия, 1928/29)      
     
Трагичен, если присмотреться к нему, один из публикуемых здесь вальзеровских рассказов, «На отдыхе». Его название – «Ferien», – собственно, означает «отпуск» или «каникулы». Рассказ написан в 32-м году, в психиатрической клинике Вальдау. Поначалу кажется, будто в нем действительно описываются впечатления отдыхающего. Но кругозор этого отдыхающего подозрительно ограничен: не сад, а картина с изображением сада, не прогулки, а одна прогулка в ущелье, не озеро, а рассказы об озере другого человека, художника, – может, правдивые, а может, всего лишь «мысленная игра»… Видимо, речь все-таки идет о вынужденном «отдыхе» в лечебнице, но в этой лечебнице, состоящей из маленьких «каморок» или «камерок» (Kämmerchen), по мысли Вальзера столь же значимы, как и на воле, как и везде, человеческие отношения, человеческая деликатность, или учтивость, – и книги, и картины. Похоже, что смотрение на картину и связанная с ней игра чем-то помогают рассказчику: напоминают ему о стойкости в испытаниях, рыцарском благородстве и юности, даже приносят утешение. Ибо этот рассказ о трагичной действительности и образах фантазии заканчивается словами:      
     
«Будь все же радостным; ведь я здесь» – казалось, говорила ему русалка. Он понимал ее речь хорошо. «Забудь о том, что тебя угнетает», – шептала она.
    
    
    
 

Додайте Ваш коментар

Ваше ім'я (псевдонім):
Коментар:

eurozine
 


Головна  Статті  Тексти  Переклад  Новини  Тема  Акції  Мистецтво  Лінки  Газета  Редакція  


Дизайн Олександр Канарський ©2007.
При використаннi матерiалiв сайту бажаним є посилання на prostory.net.ua